В конце 1860-х гг. фольклорист-любитель Н.А. Руберовский передал рукописный сборник собранных им белорусских песен П.В. Шейну. Получив записи Руберовского, Шейн напечатал их по частям в разных местах своих двух изданий – [Шейн, Песни] и [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1]. Интересно, что значительная часть материалов Руберовского, чисто белорусских и по языку, и по культуре, была записана им от информаторов не белорусского, а литовско-татарского происхождения. В предисловии к своей рукописи он сообщает:
«Бо́льшая половина песен собрана мною от татар г. Минска. Заявляю об этом факте потому, что он сам по себе очень интересен и свидетельствует как нельзя больше, что минские татары приняли не польскую ассимиляцию, несмотря на то, что живут несколько столетий в здешнем крае, а подчинились ассимиляции белорусской. Открытие это тем более важно, что за татарами, как вообще за всем населением края, признают оттенки польской жизни…» [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1, с. 583].
Далее Руберовский повторяет текст своей заметки «Несколько слов о татарах», которая впервые была напечатана на страницах газеты «Виленский вестник» в ноябре 1867 г. О татарах Северо-Западного края Руберовский пишет с большим знанием дела и приводит сведения, явно полученные им из первых рук. Очевидно, он близко познакомился с татарской общиной во время своего пребывания в Минске, где занимал различные должности с начала 1866 по 1880 г. [Дзендзелівський].
Попытаемся выделить из всех имеющихся материалов Руберовского те его записи, которые были сделаны от литовских татар. Упомянутый выше рукописный сборник сохранился до настоящего времени и сейчас находится в фонде Шейна в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН (СПФ АРАН, ф. 104, оп. 1, д. 559). Однако его исследование остается делом будущего. Пока что придется ограничиться теми текстами, которые попали в издания Шейна. В сборнике [Шейн, Песни] под фамилией Руберовского были напечатаны 22 песни (№ 414, 429, 430, 432, 467, 468, 469, 478, 485, 507, 532, 534, 535, 537, 538, 539, 544, 706, 707, 710, 716, 755), причем, как указывает составитель, одна из них записана в Лепельском уезде (№ 485), одна в Минской губернии (№ 755), а остальные двадцать – в Борисовском уезде. Что касается сборника [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1, с. 583], то там насчитывается 11 песен, собранных Руберовским (№ 370, 409, 449, 453, 457, 458, 465, 475, 494, 510, 545), и все они записаны в Минске. Очевидно, именно 11 песен второго сборника происходят из минской литовско-татарской общины. В дальнейшем, когда будет исследована и опубликована рукопись Руберовского, число «татарских» песен, возможно, увеличится, но на сегодняшний день это все доступные нам записи.
В данной публикации я воспроизвожу по сборнику Шейна эти самые 11 песен, которые были записаны Руберовским в Минске, по всей вероятности, от татар. До сих пор была известна только одна запись устного народного творчества литовских татар, восходящая к XIX в. (а именно запись ловчицкой легенды, сделанная М.А. Дмитриевым в 1850-е гг.), поэтому значение материалов Руберовского для изучения литовско-татарской культуры трудно переоценить.
Шейн включил интересующие нас песни в два раздела своего издания: «Песни любовные» (туда попали 2 песни, собранные Руберовским) и «Песни семейные» (туда попали 9 его песен). Отсюда можно сделать выводы о содержании этих текстов. Кроме того, небольшой отрывок свадебной песни цитируется в предисловии. Руберовский совершенно верно отмечает, что записанные им песни – типично белорусские, в них нет ничего специфически «татарского», и это свидетельствует о том, что литовско-татарская община не просто пользовалась белорусским языком, но и испытала сильнейшее влияние со стороны белорусской народной культуры. Фактически, все сферы народной жизни литовских татар, не связанные с религией (даже большинство элементов свадебного обряда) к XIX в. приобрели чисто белорусский характер. Ценность материалов Руберовского состоит, таким образом, не в каком-либо своеобразии записанных им литовско-татарских песен, а, напротив, в их крайне типичной «белорусскости», в их неотличимости от обычного белорусского песенного репертуара. Если мы обратимся к фольклорным сборникам, то найдем там множество совершенно аналогичных текстов. Все это и позволило Руберовскому сделать справедливый вывод об очень далеко зашедшей белорусизации татар Северо-Западного края.
Текст, помещенный ниже, включает предисловие Руберовского к своему рукописному сборнику и 11 собранных им песен, то есть все принадлежащие Руберовскому материалы, вошедшие в издание [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1]. Текст предисловия приведен к нормам современной русской орфографии и пунктуации. Фольклорные записи, напротив, воспроизводятся в точном соответствии с источником, в том числе с сохранением букв «ѣ», «і», «ў» и концевого «ъ». Новая страница отмечается знаком «//», после него в квадратных скобках указывается номер страницы. Также в квадратных скобках я привожу сделанные мной дополнения (заголовки разделов и т.д.) и исправления опечаток.
Источник: Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Том I, часть 1. СПб, 1887.
Текст
[Предисловие Н.А. Руберовского]
// [с. 583]
Бо́льшая половина песен собрана мною от татар г. Минска. Заявляю об этом факте потому, что он сам по себе очень интересен и свидетельствует как нельзя больше, что минские татары приняли не польскую ассимиляцию, несмотря на то, что живут несколько столетий в здешнем крае, а подчинились ассимиляции белорусской. Открытие это тем более важно, что за татарами, как вообще за всем населением края, признают оттенки польской жизни. Заинтересованный этим, я постарался познакомиться с домашним бытом татар и свои наблюдения сообщил уже в Виленский Вестник. Считаю нелишним привести и здесь эту заметку, так как она и до сих пор еще единственная, говорящая в пользу татар.
О татарах, живущих в северо-западном крае, нередко случается
// [с. 584]
слышать, что они вполне ополячены. Приняв во внимание, с одной стороны, что число их в здешнем крае весьма незначительно, всего около 7000 человек, а с другой, что до последнего времени преобладающим здесь элементом считался польский, такое мнение может показаться вероятным, и его очень легко можно разделить всякому, кто не знаком хоть сколько-нибудь с бытом татар, тем более, что последние живут здесь уже несколько столетий.
Если русские люди, прибывшие сюда после мятежа 1831 года в качестве чиновников, как утверждают, совершенно поддались влиянию польской среды, то что же думать о татарах, которые здесь поселились давным-давно? Но, тем не менее, нам не хотелось бы разделять помянутого мнения, по крайней мере о татарах минских. В настоящей заметке, полагая в ее основание только личные наблюдения, мы выскажем свой взгляд по этому вопросу, желая, конечно, чтобы наша заметка вызвала суждения лиц более сведущих. Почему заключают об ополячении татар? Потому ли, что некоторые из них, впрочем очень немногие сравнительно с общим числом, знают польский язык, или же потому, что они утратили свой национальный язык, костюм, фамилии и, пожалуй, самые физиономии? Но ни то, ни другое не может еще служить поводом к обвинению их в ополячении. Польский язык привился только к тем татарам, которые занимали места чиновников, а таких, как уже сказано, было очень мало. Быть чиновником и не знать польского языка до последнего времени было невозможно. Одно слово «чиновник» вводит уже лицо в тот кружок, в котором не было и не могло быть иной речи, кроме польской; этот кружок – польская интеллигенция. Всякий, кому нужно было войти в него, хоть бы для насущного куска хлеба, предварительно должен был знать польский язык. Этому требованию, по необходимости, подчинялись и татары, состоящие на государственной службе. А разделяли ли и могли ли разделять они политические тенденции этого кружка? Последние события доказали, что татары нисколько не распалялись польским патриотизмом, не устраивали манифестаций и демонстраций, не носили чамарок, траура и т.п. Религиозные же верования так разделяют татар с христианским миром, что не может быть и речи об их сочувствии революционным катехизисам, костельным проповедям и гимнам, и прочим патриотическим песням, сопровождавшим польский мятеж. Да и знающие польский язык татары говорят на нем только в известном кружке, а в домашнем быту всегда употребляют наречие белорусское, с которым все это пришлое племя до того уже сроднилось, что возвысило его на степень священного своего языка. История магометанской религии изучается на белорусском языке, арабские молитвы, смысл которых давно уже неизвестен для здешних татар, поддерживаются лишь толкованиями, а иногда просто д[о]бавочными надписями, в подобном роде: «молитва о том-то, которую надо читать столько-то раз и тогда-то». Непонятно только, на каком основании, вплоть до настоящего года, дозволялось говорить муфтиям в мечетях проповеди на польском языке. Большинство татар, как вообще и большинство белоруссов, может понимать польский язык только в будничной
// [с. 585]
разговорной форме, а тон более изящный, какой обыкновенно употребляется проповедниками, для этого большинства совсем непонятен. Уж если придавать такую силу и могущество польскому элементу, что он, будто бы, и на татарской почве пустил свои корни, то уже скорее можно распространяться об ополячении белоруссов, так как он скорее, сильнее и прочнее мог касаться их, как ближе стоящих к полякам и по вероисповеданию и по национальности. Татары приняли белорусский язык еще в то время, когда здешний край не имел на себе польского оттенка. В сочинениях, большею частью религиозного содержания, у татар часто встречается даже та древнерусская, официальная речь, которая известна нам по находящимся в здешнем крае актам и документам XIV, XV и XVI столетий. Если бы не арабская транскрипция, полагаем, татарские книги могли бы возбудить интерес в любителях древности. Вместе с языком татары приняли почти все белорусские песни, сказки, поговорки и даже некоторые обычаи. Так, наприм[ер], сватовство или заручины, девичник и проводы молодой до шлюбу совершаются точно так же, как и у белоруссов. Невесту тоже сажают за стол в куте и поют ей песни, в которых выражаются ее прежнее, настоящее, переходное, и наступающее – новое положение; брат или другой близкий родственник тоже провожает ее к дзеже (квашне), которая ставится среди пола на разостланной шубе.
Братъ сястру на посадъ вядзе,
Самъ сильненько плаче.
Тутъ моей сястрѣ сѣсьци,
Тутъ моей родной сѣсьци,
Да на гэтымъ мѣсьцѣ;
Тутъ моя сястра сядзе,
Тутъ моя родна сядзе,
Да на гэтымъ посадзѣ.
Что может сильнее этого свидетельствовать об обелоруссении татар? Если бы над ними, как и над белоруссами, тяготело крепостное право, то и нравы этих двух племен были бы сходны. Татарин расторопнее белорусса. Земледелие, огородничество и выделка кож – главные занятия татар – усовершенствованы ими до замечательной степени.
Вообще татары трудолюбивы и ведут себя честно, как караимы. Молодые люди заметно увлекаются военной службой, чего нельзя сказать о прочем населении края. Говорят, в Ошмянском уезде пожилые татары почти все из отставных военных, а от таких, уж разумеется, польским духом пахнуть не может.
[Песни любовные]
// [с. 317]
[№] 370.
«Зяленый дубочекъ!
«Чаму не развіўся?
«Молодой молойчикъ!
«Чаму не жаніўся?»
– Ой велѣла маци
– Колядъ дочекаци:
– Посѣяла жита,
– Да некому жаци.
– Будзе тое жито
– Ў полѣ зимоваци,
– Прійдзе цемна ночка –
– Не зъ кимъ размоўляца.
«Ой Косю, мой Косю!
«Чаму ты ни веселъ?
«Чаму ты ни веселъ,
«Голоўку повѣсіў?
«Ой, чи табѣ ту́ги
«Шоўковы подпруги?
«Ой, чи табѣ цяжко
«Сѣдло золотоя?
«Ой, чи табѣ цяжко
«Дзяця молодоя?»
– Ой мнѣ ни цяжко
– Сѣдло золотоя,
– Ой мнѣ ни цяжко
– Дзиця молодоя,
– А тольки жъ мнѣ цяжко
– Широки дороги,
– Широки дороги,
– Частыя корчомки.
– Ты мяне привяжешь
– Сыру землю бици,
– А самъ пойдзешь ў корчомку
– Горѣлочку пици.
«Ой Косю, мой Косю!
«Якъ я ожанюся,
«Дамъ табѣ оброку
«Да зъ навого току,
«Дамъ я табѣ сѣна,
«Будзе по колѣна,
«Дамъ табѣ мурогу
«Зъ зялёного лугу,
«Дамъ табѣ водзицы
«Зъ студзенной крыницы.
// [с. 343]
[№] 409.
Ахъ, не водзинъ другъ такъ не милъ,
Якъ милъ мой дружочекъ,
Сядзиць сабѣ за столикомъ,
Якъ сизъ голубочекъ.
Яго шапочка зъ бобрами,
Голоўка кудрава.
– Просилася донька ў матки
На вулку гуляци:
«Пусьци, пусьци, матулечка,
«Хотя на часи́нку».
Матка доньку выпраўляла,
Да й ўсе навучала:
«Кабъ ты, донька, зъ бурлаками
«Да й не постояла».
Донька матки не слуха́ла –
Да й заночевала,
У бурлака на колѣнахъ
Сѣла, задремала.
«Которые передніе,
«Закладайце кони!»
Очхнулася дзѣўчиночка
Ажъ ў ровнымъ поли.
// [с. 344]
«Пусьци, пусьци, бурлачище,
(«Кабъ зъ тобой не знацца)
«Къ ойцу, матцѣ попрощацца».
– «Ахъ не пущу, дзѣўчинка,
«Была не кохацьца,
«Табѣ со мной, дзѣўчинка,
«Повѣкъ не разстацца».
[Песни семейные]
// [с. 371]
[№] 449.
Ой, ў садзѣ, садзѣ – виноградзѣ
Стоиць сивый коникъ на пара́дзѣ,
Нихто тому коню не дора́дзи;
Ѣхали казаки зъ Украи́ны,
Яны коню цѣну положили:
Семьсотъ чарвонцеў и чатыре,
И заночевали край долины;
Разложили огни великіе,
Посмолили дзѣци солоўвьёвы.
Жалко соловейки безъ дзѣцины,
Якъ мнѣ, молодзенькой, безъ родзи́ны:
Собралися браты ўси чатыре,
// [с. 372]
Яны тое дзѣло говорили:
«Надзеремъ, братъ, хмѣлю ярового,
Наробимъ, братъ, пива ўсе пьяного,
Зазовеёмъ, братъ, богатую сястру,
А бѣдная сестра сама прійдзе.
Богатая сястра за столомъ сядзиць,
А бѣдная сястра ў поро́зѣ;
Богатая сястра медъ, вино пье,
Бѣдная же жъ сястра слезачками лье.
– Чи я у цябе, братка, не родзи́на?
– Чи я у цябе, братка, не робила?
– Ходзила я на дзѣло тридневное,
– Служила сторожи тыдневые,
– Была у мяне торба за плечима,
– А дробные слезы подъ очима
// [с. 374]
[№] 453.
Сястра къ брату ў госьци ѣдзе;
Братъ подъ окномъ сѣдзючи,
Свою сястру видзючи,
Сказаў своей жонцѣ:
«Прыймай, жонка, хлѣбъ соль, –
«Ѣдзе ў госьци сястра моя,
«Сястра моя да й ро́дная».
Сястра гэто якъ почула,
Назадъ кони повернула.
– Браце, сястры не чурайся,
– За хлѣбомъ-соллю не ховайся.
– Ѣду къ табѣ не обѣдаць,
– Ѣду цябе я одвѣдаць, –
– Не такъ цябе, дзѣтокъ твоихъ,
– Бо не маю ў дому́ своихъ.
– Гэтое якъ вѣдала,
– Ў дому пообѣдала.
// [с. 377]
[№] 457.
Ой, да за горою,
За вереценою, –
«Не по правдзѣ, мой миленькій,
«Ты живешь со мною:
«Сьцялю табѣ посьцель,
«Пухову пярину,
«А ты мою матку лаешъ,
«Ўсю мою родзи́ну;
«Сьцялю табѣ посьцель –
«Бѣлую китайку,
«А ты мнѣ готуешь
«Ременну ногайку.
«Готуй, не готуй,
«Бо бици не будзешь,
«Ёсць у мяне ойцецъ-маць,
«Броници будуць.
– «Ой, моя ты мила,
– Чомъ ты зажурыла?
– Чи ты хлѣбомъ, чи ты соллю
– Чомъ ты засмуцила?»
– «Ой, хлѣбъ же я маю,
«Объ соли не дбаю,
«Пусьци, пусьци, мой миленькій,
«Ў садъ погуляю».
– Ой, я самъ не пойду
– И цябе не пущу,
– Бо ты скажешь своему роду
– Ўсю свою неўзгоду».
// [с. 378]
«Ой, не будзе знаци
«Не оцецъ, ни маци.
«Я твойго саду,
«Ломаци ни буду,
«Тольки зъ ружи вырву квѣтку
«И пущу на воду:
«Плыви, плыви, квѣтка,
«Ажъ до мойго роду».
Плыла ружа квѣтка,
На Дунаѣ звяла,
Пришла маци воду браци,
Ружу квѣтку знайшла:
– «Мусиць, моё дзиця
– «Цѣлый годъ ляжала,
– «Коли гэта квѣтка
– «На Дунаѣ звяла». –
– «Ой, я не ляжала
«Ни дня, ни годзины,
«Попалася злому мужу,
«Негодной дружинѣ.
«Позволь, позволь, маци,
«Кони вороные!
«Ой, поѣду догоняци
«Годы молодые.
«Догнала я лѣта
«Ў калиновымъ мосьци.
– Лѣты мое молодые,
– Верницеся ў госьци!»
– «Ой, не вернемся къ табѣ,
«Бо нема до чого
«Было табѣ шановачи
«Здоровейка свого».
[№] 458.
Ой, дайце мнѣ хоць бы чарочку вина,
Чи не покине болѣць моя голова,
Ой, дайце мнѣ хоць бы чарочекъ и зъ пяць,
Чи не покине мое сердзенько дрыжаць.
// [с. 379]
Ой, выду жъ я на гору крутую,
Да погляджу я ў сторону чужую, –
Ажъ мой милый Ясю ѣдзе,
Въ руцѣ гарнецъ вина везе…
«Здравствуй, здравствуй, моя жона!
«Да чи рада ты зяленому вину?
«Да чи рада ты приходу моему?
– Да я рада-то зяленому вину,
– Да не рада-то приходу твоему!
// [с. 384]
[№] 465.
Дзѣўчоночка прекрасная,
Твоя доля несчастная.
Матка цябе зажурила,
Штобъ не зъ любымъ оженила.
Ўзяла друга нелю́бого,
Ўсему свѣту не згодзиўся,
Мнѣ молодой знадобиўся.
Зима пройдзе, весна будзе,
Будзе Дунай рѣку пущаць,
А я тогды, молодая,
Зъ нелюбымъ разлуку браць.
Бярозочка бялевая,
Твое лисьццё зяленое!
Бярозочка похилилась,
На дорожку повалилась.
Тудой буду къ мамцѣ исьци,
Буду вѣцвейки ломаць,
Ў Дунай рѣченьку бросаць:
Коли моя мамка жива,
То моя госьцина мила,
Бронь же Боже, мамка помре
То моя госьцина ми́не.
Черазъ рѣчку вода не кацицца,
Мнѣ ў той бокъ исьци не хочецца.
// [с. 390]
[№] 475.
«Ой, косю, мой косю,
«Косю вороный,
«Вывезь мяне, косю,
«Зъ гэтой стороны́!
«Дамъ я табѣ, косю,
«Шелковой травы,
«Напою я цябе, косю,
«Криничной водой».
Ой, при тымъ конику
Кудрецъ молодзецъ,
Расчесаў ёнъ кудзерки
Ў быстру рѣку:
«Ой, плывице, кудзерки,
«До моей милой,
«Запытайтесь, кудзерки,
«Чи плаче по мнѣ?»
– Нехай по нимъ плачуць
– Огонь да вода,
– Я буду гуляци
– Одна молода;
– Начесаў начесачекъ
– Зъ моихъ бѣлыхъ плечъ,
– Да навіў оборочекъ
– Зъ моихъ русыхъ косъ,
// [с. 391]
– Пущаў ручаечечки
– Зъ моихъ дробныхъ слезъ. –
«Ой милая, милая,
«Милая моя!
«Што ты говорила –
«Непраўда твоя:
«Чесаў я начесачекъ
«Зъ бѣлой берозы,
«Віў я оборочки
«Зъ шелковой пеньки,
«Пущаў ручаечечки
«Зъ быстренькой воды»».
// [с. 405]
[№] 494.
«Сухій дубецъ, сухій,
«Чаму не зеленый?
«Чаго ты, молойчикъ,
«Смутный, не веселый?»
– Да якъ же мнѣ жици,
– Веселому быци?
– Да чужіе жонки,
– Такъ, якъ перепелки –
– Моя жъ невдала́я,
– На свѣтъ негодна́я.
– Ой возьму жъ я невдалу́ю
– За бѣлую ручку,
– Да ўкину невдалую
– Ў быструю рѣчку,
– Ой, цяперъ вже невдалая
– Навѣкъ запропала.
Коло рѣченьки я ходжу,
Калиночку ломлю,
Калиночку ломлю,
Смородзинку виджу,
Ўдо́вочку люблю,
Дзѣтокъ ненавиджу.
– «Молодой молойчикъ
«Пойдзешь ты зъ косою,
«Дзѣтки зъ грабельками,
«Ты будзешь косици,
«Дзѣтки загребаци»,
– Бодай моё сѣно,
– Осокою сѣло,
– Бодай моя коса,
– Ўкругъ согнулася,
– Бодай моя невдалая,
– Назадъ вернулася.
// [с. 417]
[№] 510.
Зашумѣла дубровушка зеленая,
Заплакала ўдовушка молодая.
Охъ, ня шуми дубровушка зеленая,
Ня журися ўдовушка молодая!
Тогды будзешь, ўдовушка, журицися,
Якъ поѣдзе казакъ Даська женицися,
Ня далеко, близюсенько, до Чернява.
А у Чернявѣ молойчики пьюць гуляюць,
Пьюць, гуляюць, барабанюць, –
Наборъ набираюць.
Холостые малойчики пьюць гуляюць,
Женатые молодые сильно плачуць:
// [с. 418]
«Застануцця наши жоны ўдова́ми,
«Застануцця наши дзѣцьки сирота́ми».
Забылася у милаго запытаци:
«Чи позволиць мнѣ милый гуляци?»
– Гуляй сабѣ, моя милая, якъ гуляла,
– Наймай сабѣ скрыпки, дудки, якъ наймала,
– Ходзи сабѣ до корчемки, якъ ходзила,
– Гуляй сабѣ съ молойцами, якъ гуляла.
// [с. 446]
[№] 545.
«Ой, сонъ мнѣ, матуленька,
«Да й голованьку клони».
– Отожъ табѣ, мой сыночку,
– Своя воля робиць.
– Покинь, покинь, мой сыночку,
– Къ дзѣўчины ходзиць,
– Намовила трехъ казакоў,
– Да хоче убиць:
– Одзинъ каже: «пане братце!
– Забіймо, забіймо!»
– Другій каже: «пане братце!
– Кожушинко здміймо!»
Трецій каже: «пане братце!
«Якъ годзьма, дыкъ годзьма,
«Да до тоей дзѣўчинаньки
«На вечераньку сходзыма!
«Якъ мы маемъ, пане братце,
– На вечераньки ходзици?
– Лѣпѣй табѣ, альбо мнѣ
– Головою наложицы.
«Якъ мы маемъ, пане братце,
«Головою накладаци –
«Лѣпѣй тоей дзѣўчиначки
«Вѣкъ вѣчный не знаци».
– Ой, якъ выйду за вороты –
– Мяне матка кличе;
– А якъ выйду до дзѣўчины
– Яна чары тыче.
// [с. 447]
– Ой, напиўся казакъ меду,
– Солодкаго трунку,
– Гвалту кричиць, чаго сьхоче:
– Давайце ратунку!
Сядзиць дзѣўчинонька ў окенку
Да сильно смяецца,
Што молодый казаченька
На конику вьецца.
«Да чаго жъ ты, дзѣўчинонька,
«У окенка смяешься,
«Што я у цябе молодзенькой,
«Отруты наѣўся?
«Ой, бяжи жъ ты, косю мой,
«По Виле́ньку старе́ньку, –
«Чи не выйме яна зъ мяне
«Гэту отруце́ньку….
– Не поможе, казаченька,
– Виленька старенька,
– Да поможе, казаченька,
– Домовина новенька.
«За талера, за другаго,
«Мнѣ китайки возьмице,
«Ў середзинѣ да вко́ло
«Домовину обійце.
– Ото жъ табѣ, мой сыночку,
– Да дзѣў[ч]инонька красна;
– Ўчера ты быў здоровенькій,
– А сягодня смерць несчастна.
Примечания
Бо́льшая половина – оборот «бо́льшая половина», который сегодня считается безграмотным, в середине XIX в. широко использовался и в прессе, и в художественной литературе (его можно встретить, например, у Лескова).
Считаю нелишним привести и здесь эту заметку, так как она и до сих пор еще единственная, говорящая в пользу татар – далее Руберовский повторяет текст своей заметки [Руберовский, О татарах] из газеты «Виленский вестник». Отличия от газетного текста самые минимальные.
Зяленый дубочекъ! / Чаму не развіўся?.. (№ 370) – ср. близкие варианты этой песни из сборника Шейна: [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1, № 371-372, с. 317-319]. Песни с аналогичными мотивами см.: [Шейн, Песни, № 437-438, с. 250-251], [БНТ, Песні пра каханне, № 236-238 и № 270, с. 223-227, 259, 554, 559].
Ахъ, не водзинъ другъ такъ не милъ, / Якъ милъ мой дружочекъ… (№ 409) – ср., напр., песню с тем же сюжетом из сборника М.А. Дмитриева: [Дмитриев, с. 117].
Ой, ў садзѣ, садзѣ – виноградзѣ / Стоиць сивый коникъ на парадзѣ… (№ 449) – первые шесть строчек этой записи представляют собой вариант популярного фольклорного зачина. Однако, кажется, большинство песен с таким зачином посвящены не отношениям сестер и братьев, а горю мужа по жене, умершей, пока он был в отъезде; см. напр. [Дмитриев, с. 60-61], [БНТ, Балады, 2, № 649-651 и 654-658, с. 115-118, 121-127, 668-669], [БНТ, Сямейна-бытавыя, № 632, с. 437, 724] и т.д.
Сястра къ брату ў госьци ѣдзе… (№ 453) – достаточно типичная белорусская песня, ср. аналогичные варианты: [Дмитриев, с. 64], [Шейн, Материалы, т. I, ч. 1, № 454-455, с. 374-376], [БНТ, Сямейна-бытавыя, № 537-549, с. 375-383, 713-714] и т.д.
Ой, да за горою, / За вереценою… (№ 457) – эта запись Руберовского впервые была опубликована в [Руберовский, Песни, 1867, песня № 3]. Ко второй строчке Шейн делает примечание: «тут видно недостает стиха или двух», однако, как показывает сравнение с аналогичными текстами, никакого пропуска на самом деле нет. Можно предположить, что данная запись объединяет в себе две различные песни: первая заканчивается словами Ёсць у мяне ойцецъ-маць, / Броници будуць, а вторая, соответственно, начинается словами Ой, моя ты мила, / Чомъ ты зажурыла?. Песня, почти идентичная первой из указанных двух частей, была записана в середине XX в. в Узденском районе Минской области: [БНТ, Сямейна-бытавыя, № 219, с. 166, 681].
Дзѣўчоночка прекрасная, / Твоя доля несчастная… (№ 465) – ср., например, текст, записанный в середине XX в. в Березинском районе Минской области: [БНТ, Сямейна-бытавыя, № 310, с. 222-223, 690].
Зашумѣла дубровушка зеленая… (№ 510) – ср. варианты этой песни, записанные М.А. Дмитриевым в 1850-х-1860-х гг. в Новогрудке и Дисне [Дмитриев, с. 98 и с. 122-123] и М. Федеровским на рубеже XIX-XX вв. в Слонимском уезде [БНТ, Сямейна-бытавыя, № 618, с. 428, 722].
Литература
БНТ, Балады =
Балады. У 2-х кн. (Серия: Беларуская народная творчасць). Рэд. К.П. Кабашнікаў, В.І. Ялатаў. Уклад. Л.М. Салавей. Мн.: «Навука і тэхніка». Кн. 1, 1977 (ссылка); кн. 2, 1978 (ссылка).
БНТ, Песні пра каханне =
Песні пра каханне. (Серия: Беларуская народная творчасць). Рэд. А.С. Фядосік, Г.І. Цітовіч. Уклад. І.К. Цішчанка. Мн.: «Навука і тэхніка», 1978 (ссылка).
БНТ, Сямейна-бытавыя =
Сямейна-бытавыя песні. (Серия: Беларуская народная творчасць). Рэд. А.С. Фядосік. Уклад. І.К. Цішчанка. Мн.: «Навука і тэхніка», 1984 (ссылка).
Дзендзелівський Й.О. З відомостей про життя та діяльність М. О. Руберовського // Studia slavica Academiae scientiarum Hungaricae. T. XXVIII. Budapest: Akadémiai kiadó, 1982. S. 381-383 (ссылка).
Дмитриев М.А. Собрание песен, сказок, обрядов и обычаев крестьян Северо-Западного края. Вильна, 1869.
Руберовский, О татарах =
Руберовский Н.А. Несколько слов о татарах // «Виленский вестник». 1867, № 131 (11 ноября). С. 505-506 (ссылка).
Руберовский, Песни, 1867 =
Руберовский Н.А. Белорусские народные песни // «Виленский вестник». 1867, № 75 (1 июля), с. 290; № 76 (4 июля), с. 294; № 77 (6 июля), с. 298 (ссылка).
Шейн, Материалы =
Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. Том I, часть I. СПб, 1887. Том I, часть II. СПб, 1890. Том II. СПб, 1893. Том III. СПб, 1902.
Шейн, Песни =
Шейн П.В. Белорусские народные песни, с относящимися к ним обрядами, обычаями и суевериями. СПб, 1874.
Славяно-исламская академия 